Иной раз, вся дрожа, она обращалась к своему спутнику:

– Что бы ты сделал, если б меня оскорбили где-нибудь в таком месте?

И он отвечал ей с заносчивым видом:

– Ого, я сумел бы тебя защитить!

В восторге от его ответа, она сжимала ему руку, быть может, втайне желая, чтобы ее оскорбили и защитили, желая, чтобы ее возлюбленный подрался из-за нее хотя бы даже с такими мужчинами.

Однако эти прогулки, повторявшиеся два-три раза в неделю, наскучили Дюруа; к тому же теперь ему стоило огромных усилий добывать каждый раз пол-луидора на извозчика и напитки.

Жилось ему трудно, неизмеримо труднее, чем в ту пору, когда он служил в управлении железной дороги, ибо, сделавшись журналистом, первые месяцы он тратил много, без счета, в надежде вот-вот заработать крупную сумму, и в конце концов исчерпал все ресурсы и отрезал себе все пути к добыванию денег.

Самое простое средство – занять в кассе – давно уже было ему недоступно, так как жалованье он забрал вперед за четыре месяца, да еще взял шестьсот франков в счет построчного гонорара. Форестье он задолжал сто франков, Жаку Ривалю, у которого кошелек был открыт для всех, триста, а кроме того, он весь был опутан мелкими позорными долгами от пяти до двадцати франков.

Сен-Потен, к которому он обратился за советом, где бы перехватить еще сто франков, при всей своей изобретательности ничего не мог придумать. И в душе у Дюруа поднимался бунт против этой нищеты, от которой он страдал теперь сильнее, чем прежде, так как потребностей у него стало больше. Глухая злоба, злоба на весь мир, росла в нем. Он раздражался поминутно, из-за всякого пустяка, по самому ничтожному поводу.

Нередко он задавал себе вопрос: почему в среднем у него уходит около тысячи франков в месяц, а ведь он не позволяет себе никакой роскоши и ничего не тратит на прихоти? Однако простой подсчет показывал следующее: завтрак в фешенебельном ресторане стоит восемь франков, обед – двенадцать, – вот уже луидор; к этому надо прибавить франков десять карманных денег, обладающих способностью утекать, как вода между пальцев, – итого тридцать франков. Тридцать франков в день – это девятьсот франков в месяц. А сюда еще не входят одежда, обувь, белье, стирка и прочее.

И вот четырнадцатого декабря он остался без единого су в кармане, а занять ему, сколько он ни ломал себе голову, было негде.

Как это часто случалось с ним в былые времена, он вынужден был отказаться от завтрака и, взбешенный и озабоченный, провел весь день в редакции.

Около четырех часов он получил от своей любовницы «голубой листочек»: «Хочешь пообедать вместе? Потом куда-нибудь закатимся».

Он сейчас же ответил: «Обедать невозможно». Затем, решив, что глупо отказываться от приятных мгновений, которые он может с ней провести, прибавил: «В девять часов буду ждать тебя в нашей квартире».

Чтобы избежать расхода на телеграмму, он отправил записку с одним из рассыльных и стал думать о том, где достать денег на обед.

Пробило семь, а он еще ничего не надумал. От голода у него засосало под ложечкой. Внезапно им овладела решимость отчаяния. Дождавшись, когда все его сослуживцы ушли, он позвонил. Явился швейцар патрона, остававшийся сторожить помещение.

Дюруа нервно рылся в карманах.

– Послушайте, Фукар, – развязно заговорил он, – я забыл дома кошелек, а мне пора ехать обедать в Люксембургский сад. Дайте мне взаймы пятьдесят су на извозчика.

Швейцар, вынув из жилетного кармана три франка, спросил:

– Больше не требуется, господин Дюруа?

– Нет-нет, достаточно. Большое спасибо.

Схватив серебряные монеты, Дюруа бегом спустился по лестнице. Пообедал он в той самой харчевне, где ему не раз случалось утолять голод в черные дни.

В девять часов он уже грел ноги у камина в маленькой гостиной и поджидал любовницу.

Она вошла, веселая, оживленная, раскрасневшаяся от мороза.

– Не хочешь ли сперва пройтись, – предложила она, – с тем чтобы к одиннадцати вернуться домой? Погода дивная.

– Зачем? Ведь и здесь хорошо, – проворчал он.

– Если б ты видел, какая луна! – не снимая шляпы, продолжала Клотильда. – Гулять в такой вечер – одно наслаждение.

– Очень, может быть, но я совсем не расположен гулять.

Он злобно сверкнул глазами. Клотильда была удивлена и обижена.

– Что с тобой? – спросила она. – Что значит этот тон? Мне хочется пройтись, – не понимаю, чего ты злишься.

Дюруа вскочил.

– Я не злюсь! – запальчиво крикнул он. – Просто мне это надоело. Вот и все!

Г-жа де Марель принадлежала к числу тех, кого упрямство раздражает, а грубость выводит из себя.

– Я не привыкла, чтоб со мной говорили таким тоном, – бросив на него презрительный взгляд, с холодным бешенством сказала она. – Я пойду одна. Прощай!

Смекнув, что дело принимает серьезный оборот, Дюруа бросился к ней и стал целовать ей руки.

– Прости, дорогая, прости, – бормотал он, – сегодня я такой нервный, такой раздражительный. Ты знаешь, у меня столько всяких огорчений, неприятностей по службе…

– Это меня не касается, – несколько смягчившись, но не успокоившись, возразила она. – Я вовсе не желаю, чтобы вы срывали на мне злобу.

Он обнял ее и подвел к дивану.

– Послушай, крошка, я не хотел тебя обидеть. Я сказал не подумав.

Насильно усадив ее, он опустился перед ней на колени.

– Ты простила меня? Скажи, что простила.

– Хорошо, но больше чтоб этого не было, – холодно ответила она и поднялась с дивана. – А теперь пойдем гулять.

Не вставая с колен, он обнимал ее ноги и бормотал:

– Останемся, прошу тебя. Умоляю. Уступи мне на этот раз. Мне так хочется провести этот вечер с тобой вдвоем, здесь, у камина. Скажи «да», умоляю тебя, скажи «да».

– Нет, – твердо, отчетливо проговорила она. – Я хочу гулять, я не намерена потворствовать твоим капризам.

– Я тебя умоляю, – настаивал он, – у меня есть причина, очень серьезная причина…

– Нет, – повторила она. – Не хочешь – дело твое, я пойду одна. Прощай.

Высвободившись резким движением, она направилась к выходу. Он поднялся и обхватил ее руками.

– Послушай, Кло, моя маленькая Кло, послушай, уступи мне…

Она отрицательно качала головой, молча уклонялась от его поцелуев и пыталась вырваться из его объятий.

– Кло, моя маленькая Кло, у меня есть причина.

Она остановилась и посмотрела ему в лицо:

– Ты лжешь… Какая причина?

Он покраснел, – он не знал, что сказать.

– Я вижу, что ты лжешь… Мерзавец! – с возмущением бросила Клотильда.

Она рванулась и со слезами на глазах выскользнула у него из рук.

Измученный, готовый сознаться во всем, лишь бы избежать разрыва, он снова удержал ее за плечи и с отчаянием в голосе произнес:

– У меня нет ни единого су… Вот!

Она обернулась и посмотрела ему в глаза, стараясь прочитать в них истину.

– Что такое?

Он покраснел до корней волос.

– У меня нет ни единого су. Понимаешь? Ни франка, ни полфранка, мне нечем было бы заплатить за рюмку ликера, если б мы зашли в кафе. Ты заставляешь меня сознаваться в таких позорных вещах. Не могу же я пойти с тобой, сесть за столик, спросить чего-нибудь, а потом как ни в чем не бывало объявить тебе, что у меня нет денег…

Она продолжала смотреть на него в упор:

– Так значит… это правда?

Дюруа в одну секунду вывернул карманы брюк, жилета, пиджака.

– Ну что… теперь ты довольна? – процедил он сквозь зубы.

Она раскрыла объятия и в приливе нежности бросилась к нему на шею:

– О, мой бедный мальчик!.. Мой бедный мальчик… Если б я знала! Как же это с тобой случилось?

Она усадила его, села к нему на колени и, обвив ему шею руками, поминутно целуя в усы, в губы, в глаза, заставила рассказать о своем несчастье.

Он сочинил трогательную историю. Ему надо было выручить из беды отца. Он отдал ему все свои сбережения и задолжал кругом.

– Придется голодать по крайней мере полгода, ибо все мои ресурсы истощились, – заявил он. – Ну ничего, в жизни бывает всякое. В конце концов, из-за денег не стоит расстраиваться.